У вас бывает такое: уложишь детей, выходишь на кухню, а в ней среди, например, голого внезапно стола лежат три вишенки, оставленные ребенком? Он их показывал тебе сегодня, потому что сорвал на улице с дерева, крепко зажимая в кулачке, как сокровище и чудо; совал под нос, да все как-то в спешке, невовремя, и вот теперь в доме звенящая тишина, и эти три вишенки на столе, на которые смотришь, — сводят внутри что-то в судорогу — наверное, сердцевину души. Потому что в них — вся чистота твоего ребенка, вся невинность его, изначальность и весь твой родительский страх — исказить, ранить, заморозить, да и просто.
Вот просто — бывает у вас такое, что лежит ребенком заботливо положенное у себя на полочке — блокнотик там с рецептами, ручка рядом, — и днем вы об этом общаетесь, ты диктуешь ему: «3 яйца, 1 стакан муки», он спрашивает: «А как сократить слово „стакан“ — „ст.“?» — и все нормально, но вечером, все в той же оголяющей тишине, когда одна остаешься — взрослая, этот же самый блокнот, на который бросишь взгляд, всю душу как за грудки возьмет да сожмет так, что дыхание перехватит? И почему-то хочется плакать и от нежности, и почему-то от боли. Что в этой боли?
Я постоянно задаюсь этим вопросом: почему, когда сердце сжимается от поцелуя ребенка, — одновременно еще и так щемяще больно?
Мне иногда кажется, что именно этой боли не выносят те люди, что не хотят иметь детей. Не криков их, не колик, не фиголик, не проблем боятся они — а вот этого своего пронзительного ощущения, когда на тебя смотрит человек недели отроду — не то синими глазами, не то зеленоватыми, — и вдруг внезапно улыбнется тебе так, будто узнал тебя, любит тебя, понимает все.
Что за встреча, что за контакт в ту секунду происходит? Северное сияние мифа о страшном суде. Доля секунды до того, как умрешь. Маленький ты, глядящий в будущее и чувствующий нить своей жизни. Встреча с собой истинным как есть.
Автор Марьяна Олейник
